чёрт на колокольне
"Который час?"
Известное выражение
Решительно всем известно, что прекраснейшим местом в мире является -
или, увы, являлся - голландский городок Школькофремен. Но ввиду того, что
он расположен на значительном расстоянии от больших дорог, в захолустной
местности, быть может, лишь весьма немногим из моих читателей довелось в
нем побывать. Поэтому ради тех, кто в нем не побывал, будет вполне уместно
сообщить о нем некоторые сведения. Это тем более необходимо, что, надеясь
пробудить сочувствие публики к его жителям, я намереваюсь поведать здесь
историю бедственных событий, недавно происшедших в его пределах. Никто из
знающих меня не усомнится в том, что долг, мною на себя добровольно
возложенный, будет выполнен в полную меру моих способностей, с тем строгим
беспристрастием, скрупулезным изучением фактов и тщательным сличением
источников, коими ни в коей мере не должен пренебрегать тот, кто
претендует на звание историка.
Пользуясь помощью летописей купно с надписями и древними монетами, я
могу утверждать о Школькофремене, что он со своего основания находился
совершенно в таком же состоянии, в каком пребывает и ныне. Однако с
сожалением замечу, что о дате его основания я могу говорить лишь с той
неопределенной определенностью, с какой математики иногда принуждены
мириться в некоторых алгебраических формулах. Поэтому могу сказать одно:
городок стар, как все на земле, и существует с сотворения мира.
С прискорбием сознаюсь, что происхождение названия "Школькофремен"
мне также неведомо. Среди множества мнений по этому щекотливому вопросу -
из коих некоторые остроумны, некоторые учены, а некоторые в достаточной
мере им противоположны - не могу выбрать ни одного, которое следовало бы
счесть удовлетворительным. Быть может, гипотеза Шнапстринкена, почти
совпадающая с гипотезой Тугодумма, при известных оговорках заслуживает
предпочтения. Она гласит: "Школько" - читай - "горький" - горячий',
"фремен" - непр.- вм. "кремень"; видимо, идиом. для "молния". Такое
происхождение этого названия, по правде говоря, поддерживается также
некоторыми следами электрического флюида, еще замечаемыми на острие шпиля
ратуши. Однако я не желаю компрометировать себя, высказывая мнения о столь
важной теме, и должен отослать интересующегося читателя к труду
"Oratiunculoe de Rebus Proeter-Veteris" ["Небольшие речи о давнем прошлом"
(лат.)] сочинения Брюкенгромма. Также смотри Вандерстервен, "De
Derivationibus" ["Об образованиях" (лат.)] (стр. 27-5010, фолио, готич.
изд., красный и черный шрифт, колонтитул и без арабской пагинации), где
можно также ознакомиться с заметками на полях Сорундвздора и комментариями
Тшафкенхрюккена.
Несмотря на тьму, которой покрыты дата основания Школькофремена и
происхождение его названия, не может быть сомнения, как я уже указывал
выше, что он всегда выглядел совершенно так же, как и в нашу эпоху.
Старейший из жителей не может вспомнить даже малейшего изменения в облике
какой-либо его части; да и самое допущение подобной возможности сочли бы
оскорбительным. Городок расположен в долине, имеющей форму правильного
круга,- около четверти мили в окружности,- и со всех сторон его обступают
пологие холмы, перейти которые еще никто не отважился. При этом они
ссылаются на вполне здравую причину: они не верят, что по ту сторону
холмов хоть что-нибудь есть.
По краю долины (совершенно ровной и полностью вымощенной кафелем)
расположены, примыкая друг к другу, шестьдесят маленьких домиков. Домики
эти, поскольку задом они обращены к холмам, фасадами выходят к центру
долины, находящемуся ровно в шестидесяти ярдах от входа в каждый дом.
Перед каждым домиком маленький садик, а в нем - круговая дорожка,
солнечные часы и двадцать четыре кочана капусты. Все здания так схожи
между собой, что никак невозможно отличить одно от другого. Ввиду большой
древности архитектура у них довольно странная, но тем не менее она весьма
живописна. Выстроены они из огнеупорных кирпичиков - красных, с черными
концами, так что стены похожи на большие шахматные доски. Коньки крыш
обращены к центру площади; вторые этажи далеко выступают над первыми. Окна
узкие и глубокие, с маленькими стеклами и частым переплетом. Крыши покрыты
черепицей с высокими гребнями. Деревянные части - темного цвета; и хоть на
них много резьбы, но разнообразия в ее рисунке мало, ибо с незапамятных
времен резчики Школькофремена умели изображать только два предмета - часы
и капустный кочан. Но вырезывают они их отлично, и притом о поразительной
изобретательностью - везде, где только хватит места для резца.
Жилища так же сходны между собой внутри, как и снаружи, и мебель
расставлена по одному плану. Полы покрыты квадратиками кафеля; стулья и
столы с тонкими изогнутыми ножками сделаны из дерева, похожего на черное.
Полки над каминами высокие и черные, и на них имеются не только
изображения часов и кочанов, но и настоящие часы, которые помещаются на
самой середине полок; часы необычайно громко тикают; по концам полок, в
качестве пристяжных, стоят цветочные горшки; в каждом горшке по капустному
кочану. Между горшками и часами стоят толстопузые фарфоровые человечки; в
животе у каждого из них большое круглое отверстие, в котором виден часовой
циферблат.
Камины большие и глубокие, со стоячками самого фантастического вида.
Над вечно горящим огнем - громадный котел, полный кислой капусты и
свинины, за которым всегда наблюдает хозяйка дома. Это маленькая толстая
старушка, голубоглазая и краснолицая, в огромном, похожем на сахарную
голову, чепце, украшенном лиловыми и желтыми лентами. На ней оранжевое
платье из полушерсти, очень широкое сзади и очень короткое в талии, да и
вообще не длинное, ибо доходит только до икр. Икры у нее толстоватые,
щиколотки - тоже, но обтягивают их нарядные зеленые чулки. Ее туфли - из
розовой кожи, с пышными пучками желтых лент, которым придана форма
капустных кочанов. В левой руке у нее тяжелые голландские часы, в правой -
половник для помешивания свинины с капустой. Рядом с ней стоит жирная
полосатая кошка, к хвосту которой мальчики потехи ради привязали
позолоченные игрушечные часы с репетиром.
Сами мальчики - их трое - в саду присматривают за свиньей. Все они
ростом в два фута. На них треуголки, доходящие до бедер лиловые жилеты,
короткие панталоны из оленьей кожи, красные шерстяные чулки, тяжелые
башмаки с большими серебряными пряжками и длинные сюртучки с крупными
перламутровыми пуговицами. У каждого в зубах трубка, а в правой руке -
маленькие пузатые часы. Затянутся они - и посмотрят на часы, посмотрят - и
затянутся. Дородная ленивая свинья то подбирает опавшие капустные листья,
то пытается лягнуть позолоченные часы с репетиром, которые мальчишки
привязали к ее хвосту, дабы она была такой же красивой, как и кошка.
У самой парадной двери, в обитых кожей креслах с высокой спинкой и
такими же изогнутыми ножками, как у столов, сидит сам хозяин дома. Это
весьма пухлый старичок с большими круглыми глазами и огромным двойным
подбородком. Одет он так же, как и дети,- и я могу об этом более не
говорить. Вся разница в том, что трубка у него несколько больше и дым он
пускает обильнее. Как и у мальчиков, у него есть часы, но он их носит в
кармане. Говоря по правде, ему надо следить кое за чем поважнее часов,- а
за чем, я скоро объясню. Он сидит, положив правую ногу на левое колено,
облик его строг, и, по крайней мере, один его глаз всегда прикован к
некоей примечательной точке в центре долины.
Точка эта находится на башне городской ратуши. Советники ратуши - все
очень маленькие, кругленькие, масленые и смышленые человечки с большими,
как блюдца, глазами и толстыми двойными подбородками, а сюртуки у них
гораздо длиннее и пряжки на башмаках гораздо больше, нежели у обитателей
Школькофремена. За время моего пребывания в городе у них состоялось
несколько особых совещаний, и они приняли следующие три важных решения:
"Что изменять добрый старый порядок жизни нехорошо";
"Что вне Школькофремена нет ничего даже сносного" и
"Что мы будем держаться наших часов и нашей капусты".
Над залом ратуши высится башня, а на башне есть колокольня, на
которой находятся и находились с времен незапамятных гордость и диво этого
города - главные часы Школькофремена. Это и есть точка, к которой обращены
взоры старичков, сидящих в кожаных креслах.
У часов семь циферблатов - по одному на каждую из сторон колокольни,-
так что их легко увидеть отовсюду. Циферблаты большие, белые, а стрелки
тяжелые, черные. Есть специальный смотритель, единственной обязанностью
которого является надзор за часами; но эта обязанность - совершеннейший
вид синекуры, ибо со школькофременскими часами никогда еще ничего не
случалось. До недавнего времени даже предположение об этом считалось
ересью. В самые древние времена, о каких только есть упоминания в архивах,
большой колокол регулярно отбивал время. Да, впрочем, и все другие часы в
городе тоже. Нигде так не следили за точным временем, как в этом городе.
Когда большой колокол находил нужным сказать: "Двенадцать часов!" - все
его верные последователи одновременно разверзали глотки и откликались, как
само эхо. Короче говоря, добрые бюргеры любили кислую капусту, но своими
часами они гордились.
Всех, чья должность является синекурой, в той или иной степени
уважают, а так как у школькофременского смотрителя колокольни
совершеннейший вид синекуры, то и уважают его больше, нежели кого-нибудь
на свете. Он главный городской сановник, и даже свиньи взирают на него
снизу вверх с глубоким почтением. Фалды его сюртука гораздо длиннее,
трубка, пряжки на башмаках, глаза и живот гораздо больше, нежели у других
городских старцев. Что до его подбородка, то он не только двойной, а даже
тройной.
Вот я и описал счастливый уголок Школькофремен. Какая жалость, что
столь прекрасная картина должна была перемениться на обратную!
Давно уж мудрейшие обитатели его повторяли: "Из-за холмов добра не
жди",- и в этих словах оказалось нечто пророческое. Два дня назад, когда
до полудня оставалось пять минут, на вершине холмов с восточной стороны
появился предмет весьма необычного вида. Такое происшествие, конечно,
привлекло всеобщее внимание, и каждый старичок, сидевший в кожаных
креслах, смятенно устремил один глаз на это явление, не отрывая второго
глаза от башенных часов.
Когда до полудня оставалось всего три минуты, любопытный предмет на
горизонте оказался миниатюрным молодым человеком чужеземного вида. Он с
необычайной быстротой спускался с холмов, так что скоро все могли подробно
рассмотреть его. Воистину это был самый жеманный франт из всех, каких
когда-либо видели в Школькофремене. Цвет его лица напоминал темный
нюхательный табак, у него был длинный крючковатый нос, глаза - как
горошины, широкий рот и прекрасные зубы, которыми он, казалось, стремился
перед всеми похвастаться, улыбаясь до ушей; бакенбарды и усы скрывали
остальную часть его лица. Он был без шляпы, с аккуратными папильотками в
волосах. На нем был плотно облегающий фрак (из заднего кармана которого
высовывался длиннейший угол белого платка), черные кашемировые панталоны
до колен, черные чулки и тупоносые черные лакированные туфли с громадными
пучками черных атласных лент вместо бантов. К одному боку он прижимал
локтем громадную шляпу, а к другому - скрипку, почти в пять раз больше
него самого. В левой руке он держал золотую табакерку, из которой, сбегая
с прискоком с холма и выделывая самые фантастические па, в то же время
непрерывно брал табак и нюхал его с видом величайшего самодовольства. Вот
это, доложу я вам, было зрелище для честных бюргеров Школькофремена!
Проще говоря, у этого малого, несмотря на его ухмылку, лицо было
дерзкое и зловещее; и когда он, выделывая курбеты, влетел в городок,
странные, словно обрубленные носки его туфель вызвали немалое подозрение;
и многие бюргеры, видевшие его в тот день, согласились бы даже
пожертвовать малой толикой, лишь бы заглянуть под белый батистовый платок,
столь досадно свисавший из кармана его фрака. Но главным образом этот
наглого вида франтик возбудил праведное негодование тем, что, откалывая
тут фанданго, там джигу, казалось, не имел ни малейшего понятия о
необходимости соблюдать в танце правильный счет.
Добрые горожане, впрочем, и глаз-то как следует открыть не успели,
когда этот негодяй - до полудня оставалось всего полминуты-очутился в
самой их гуще; тут "шассе", там "балансе", а потом, сделав пируэт и
па-де-зефир, вспорхнул прямо на башню, где пораженный смотритель сидел и
курил, исполненный достоинства и отчаяния. А человечек тут же схватил его
за нос и дернул как следует, нахлобучил ему на голову шляпу, закрыв ему
глаза и рот, а потом замахнулся большой скрипкой и стал бить его так долго
и старательно, что при соприкосновении столь попой скрипки со столь
толстым смотрителем можно было подумать, будто целый полк барабанщиков
выбивает сатанинскую дробь на башне школькофременской ратуши.
Кто знает, к какому отчаянному возмездию побудило бы жителей это
бесчестное нападение, если бы не одно важное обстоятельство: до полудня
оставалось только полсекунды. Колокол должен был вот-вот ударить, а
внимательное наблюдение за своими часами было абсолютной и насущной
необходимостью. Однако было очевидно, что в тот самый миг пришелец
проделывал с часами что-то неподобающее. Но часы забили, и ни у кого не
было времени следить за его действиями, ибо всем надо было считать удары
колокола.
- Раз! - сказали часы.
- Расс! - отозвался каждый маленький старичок с каждого обитого кожей
кресла в Школькофремене. "Расс!"- сказали его часы; "расс!"- сказали часы
его супруги, и "расс!"- сказали часы мальчиков и позолоченные часики с
репетиром на хвостах у кошки и у свиньи.
- Два! - продолжал большой колокол; и
- Тфа! - повторили все за ним.
- Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь! Восемь! Девять! Десять! - сказал
колокол.
- Три! Тшетире! Пиать! Шшесть! Зем! Фосем! Тефять! Тесять! - ответили
остальные.
- Одиннадцать! - сказал большой.
- Отиннатсать! - подтвердили маленькие.
- Двенадцать! - сказал колокол.
- Тфенатсать! - согласились все, удовлетворенно понизив голос.
- Унд тфенатсать тшасофф и есть! - сказали все старички, поднимая
часы.
Но большой колокол еще с ними не покончил.
- Тринадцать! - сказал он.
- Дер Тейфель! - ахнули старички, бледнея, роняя трубки в снимая
правые ноги с левых колен.
- Дер Тейфель! - стонали они.- Дряннатсать! Дряннатсать! Майн Готт,
сейтшас, сейтшас дряннатсать тшасофф!
К чему пытаться описать последовавшую ужасную сцену? Всем
Школькофременом овладело прискорбное смятение.
- Што с моим шифотом! - возопили все мальчики.- Я целый тшас колотаю!
- Што с моей капустой? - визжали все хозяйки.- Она за тшас вся
расфарилась!
- Што с моей трупкой? - бранились все старички.- Кром в молния! Она
целый тшас, как покасла! - И в гневе они снова набили трубки и,
откинувшись на спинки кресел, запыхтели так стремительно и свирепо, что
вся долина мгновенно окуталась непроницаемым дымом.
Тем временем все капустные кочаны покраснели, и казалось, сам
нечистый вселился во все, имеющее вид часов. Часы, вырезанные на мебели,
заплясали, точно бесноватые; часы на каминных полках едва сдерживали
ярость и не переставали отбивать тринадцать часов, а маятники так
дрыгались и дергались, что страшно было смотреть. Но еще хуже то, что ни
кошки, ни свиньи не могли больше мириться с поведением часиков,
привязанных к их хвостам, и выражали свое возмущение тем, что метались,
царапались, повсюду совали рыла, визжали и верещали, мяукали и хрюкали,
кидались людям в лицо и забирались под юбки - словом, устроили самый
омерзительный гомон и смятение, какие только может вообразить
здравомыслящий человек. А в довершение всех зол негодный маленький шалопай
на колокольне, по-видимому, старался вовсю. Время от времени мерзавца
можно было увидеть сквозь клубы дыма. Он сидел в башне на упавшем навзничь
смотрителе. В зубах злодей держал веревку колокола, которую дергал, мотая
головой, и при этом поднимал такой шум, что у меня до сих пор в ушах
звенит, как вспомню. На коленях у него лежала скрипка, которую он скреб
обеими руками, немилосердно фальшивя, делая вид, бездельник, будто играет
"Джуди О'Фланнаган и Пэдди О'Рафферти".
При столь горестном положении вещей я с отвращением покинул этот
город и теперь взываю о помощи ко всем любителям точного времени и кислой
капусты. Направимся туда в боевом порядке и восстановим в Школькофремене
былой уклад жизни, изгнав этого малого с колокольни.
Один вопрос. Что это было?